Александр I = старец Фёдор Кузьмич? - стр. 23
16 ноября. Ночь проводил худо и все почти в забытьи; в 2 часа ночи попросил лимонного мороженого, которого откушал одну ложечку, потом во весь день ему было худо, к вечеру положили еще к ляжкам синапизмы, но жар не уменьшался. Государь был все хуже, в забытьи, и ничего не говорил.
17 ноября. Ночью было государю худо, поутру в 6½ часов положили на спину шпанскую муху. В 10 часов утра стал всех узнавать и немного говорить, т. е. только просил пить. К вечеру сделалось хуже, однако позвал меня и сказал: «Сделай мне» – и остановился. Я спросил у его величества, что прикажете сделать? Посмотрев на меня, отвечал: «Полосканье». Отошед от него, заметил, что уже нельзя ему полоскать рта, потому что сил не имел, чтобы подняться, а между тем забылся опять и был всю ночь в опасности.
18 ноября. Поутру государь стал немного посильнее, что и продолжалось до вечера, но к ночи сделался опять сильный жар… В 11 часов и 40 минут вечера опасность начала прибавляться, и с тех пор все уже был в забытьи.
19 ноября. Государь оставался в забытьи во все время до конца, в 10 часов и 50 минут испустил последний дух. Императрица закрыла ему глаза и, поддержав челюсть, подвязала платком, потом изволила пойти к себе.
Таганрог. 7 декабря, 1825 г.
Генерал-адъютант князь Волконский».
Кроме этого, есть еще крайне интересные записки императрицы Елизаветы Алексеевны на французском языке, которые мы считаем необходимым для полной характеристики момента привести целиком; они тоже касаются как раз того же времени, начиная с момента возвращения из Крыма.
«Он возвратился из путешествия по Крыму в четверг 5 ноября около семи часов вечера. Так как он опоздал более обыкновенного зайти ко мне, то мне пришла мысль, что он мог вернуться больным; я испытывала беспокойство и неопределенную тоску, а при виде плошек, освещавших улицу так же, как при его возвращении из Новочеркасска, я сказала себе с грустью: «Он отправится отсюда еще раз, но уже больше не возвратится». Когда он вошел, мой первый вопрос был: «Здоровы ли вы?» Он мне сказал, что нет, что у него лихорадка уже два дня, он думает, что схватил крымскую лихорадку. Я его усадила, у него был жар, он мне сказал, что полковник Со ломко и слуга Евстифеев тоже заразились ею. У себя он приписывал причину ее барбарисному сиропу, который он пил в Бахчисарае, когда хотел очень пить; он полагал, что так как от этого питья у него приключилось расстройство желудка и так как эта болезнь его ослабила, то он сделался более восприимчивым к заболеванию лихорадкой. Он сказал, что после первого приступа он не предупредил Виллие и что пригласил его только после второго, что тот дал ему пунш и что в течение дня его не лихорадило; он приказал принести себе чаю с лимоном, а когда доложили о Виллие, он пригласил его для того, чтобы сказать ему, что он чувствует себя довольно хорошо, что его не знобит, но что ему жарко. Я без труда уговорила его пойти лечь спать пораньше, хотя он еще с полчаса рассказывал о своем путешествии, а выходя, пожелав мне покойной ночи, он прибавил: «Я очень рад, что вижу вас опять» – так как, получивши известие о смерти короля Баварского, он мне писал, что будет беспокоиться о том, какое действие окажет это на меня, и что он не успокоится, пока меня не увидит.