Активное меньшинство и власть России - стр. 1

Благоразумные люди говорят, что «силу соломой не сломишь», что единичные протесты не приводят ни к каким полезным результатам, что они задаром только губят протестантов, что, пока нет силы сломить врага, нужно ему покоряться, нужно делать вид, будто ничего не видишь и не слышишь, а когда он бьет в одну щеку, с кротостью агнца подставлять другую.

По их мнению, в этом-то именно уменьи сдерживать себя и заключается вся суть благоразумной нравственности. Но благоразумные люди забывают, что они имеют дело с живыми людьми и что живой человек лишь тогда только и может сделаться «благоразумным» по их рецепту, когда в нем окончательно будет забито и вытравлено всякое непосредственное нравственное чувство. Но люди с окончательно забитым и вытравленным нравственным чувством и не пошли бы никогда «в стан погибающих за великое дело любви», т. е. они не могли бы быть революционерами.

Революционеры, выразители передовой общественной мысли, воплотители высших нравственных идеалов, перестали бы быть революционерами, изменили бы своему призванию, пошли бы наперекор своей природе, если бы они, увлекшись советами «благоразумных» людей, сносили бы с кротким безмолвием и смиренномудрым терпением дикие расправы, наглое самоуправство над ними и кругом них, ежедневно, ежечасно совершаемые самодержавным произволом.

Они должны были протестовать, и они протестовали. Среди повального раболепия, среди гробовой тишины обширной российской темницы раздался их теплый и энергичный голос: «Тираны, эксплуататоры, народные палачи, ненавистные тюремщики, вы богаты, могущественны и сильны; вы сильны народным невежеством, народною нищетою, раболепием общества; вы опираетесь на миллионы штыков, в вашем распоряжении миллионы преданных вам слуг и клевретов; мы – ваши невольники, мы скованы по рукам и ногам, у нас нет ни ваших богатств, ни вашей власти, ни войска, ни полиции, ни жандармов; у нас есть только безграничная любовь к народу, безграничное уважение к человеческой личности и к человеческим правам. И во имя этой любви, во имя поруганных вами прав человека, мы не позволим вам больше безнаказанно пить кровь народа, безнаказанно давить и мучить наших братьев. Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь!

Наши материальные силы далеко не равны: вас много, нас мало; вы вооружены с головы до ног, мы же выходим против вас почти с голыми, руками, как Давид против Голиафа. Но за нами великая нравственная сила, которой нет у вас. Эта нравственная сила – глубокое сознание правоты и святости нашего дела – поддержит и укрепит нашу руку, обеспечит нам победу в нашей неравной борьбе. Довольно было протестовать на словах, мы будем протестовать фактами. Никакие убеждения здравого смысла не могли вас образумить, вы были глухи к самым справедливейшим и естественнейшим требованиям народа; своими казнями, своими насилиями, своими преследованиями вы убедили нас, что с вами нельзя говорить разумным человеческим языком, мы будем теперь говорить с вами кинжалом и револьвером.

Насилие можно обуздать только насилием же. Может быть, и кинжалы, и револьверы вас не образумят, но по крайней мере они отомстят вам за проливаемую вами кровь народа, кровь наших братий».

«Что побудило вас стрелять в Трепова?» – спрашивали судьи Веру Засулич. «Я не могла допустить, – отвечала она, – чтобы надругательство над человеческою личностью осталось безнаказанным».

В этих простых и скромных словах торжественно был высказан тот высокий нравственный мотив, который побуждает нас в интересах общественной самозащиты взяться за кинжал и револьвер. Кто может быть настолько тупоумен, чтобы не понять, что люди, действующие под влиянием подобного мотива, не простые заурядные убийцы из-за угла, что они воплотители и исполнители требований высшей народной справедливости, чистейшей, истинно человеческой нравственности?

Но оставим в стороне чисто нравственный характер совершенных нами казней. Помимо своего нравственного значения, они имеют еще и другое и с нашей точки зрения еще более важное значение. Указывая на высокое развитие нравственного чувства в среде наших революционеров, они в то же время указывают и на пробуждение среди них сознания необходимости прямой, непосредственно-революционной практической деятельности.