Академия под ударом - стр. 19
Оберон понимающе кивнул. Она была права. Любой из его коллег не упустил бы случая и полакомился сладеньким.
А Оберон Ренар просто заснул. Потому что клятвы, которые он принес много лет назад, были для него не просто словами.
Он ведь все еще мог пойти на поводу у того, что заталкивал в глубину души. Мог бы сейчас разложить эту кудрявую девчонку на столе и взять – рваными грубыми движениями, просто ради того, чтобы успокоиться. Кажется, его взгляд изменился: Элиза вздрогнула, опустила глаза и вновь взялась за вилку.
Серебро – мягкий металл. Она не убьет и не особо сильно ранит, даже если будет очень стараться.
– Продолжайте. – Оберон вдруг поймал себя на том, что быстрыми движениями крошит хлеб на скатерть: когда-то мать ругала его за эту привычку так, что по всему дому отдавалось. – Я хороший человек. Вы мне благодарны.
– Вы смотрите на меня. Говорите со мной, – в голосе Элизы пульсировал страх и надежда. – Но вы видите не меня, а кого-то другого. И говорите – с ней. И защищаете – ее, а не меня. Оберон, я все понимаю. Я вам очень признательна. Но если ваши намерения все же больше похоти или самолюбия, то… – Она подняла глаза от тарелки и посмотрела на Оберона так, словно пыталась прочесть его мысли. – То повторите ваше предложение тогда, когда будете видеть во мне меня, а не кого-то еще.
Несколько долгих минут они молчали, глядя друг на друга. Оберон чувствовал себя мухой, увязшей в меду.
– Я убил свою жену через три дня после свадьбы, – произнес Оберон. Признание получилось неожиданно легким и спокойным, будто он говорил о том, что выкурил сигару. Он даже подумать не мог, что однажды будет говорить о смерти Женевьев вот так. – В ней проснулись ведьминские способности, неукротимые, к сожалению. Они лишили ее разума и превратили в чудовище. Я был вынужден убить ту, которую обещал любить и защищать, – иначе она уничтожила бы не только меня, но и еще многих людей. С этим ничего нельзя было сделать.
На мгновение он увидел: нестерпимо яркое солнечное утро, смятая постель, кровавые пятна на белоснежных простынях. Лицо Женевьев, серое, мертвое, было запрокинуто к потолку. Пальцы сжались и разжались – Паучья ведьма умерла. Заклинание, брошенное Обероном, выжгло ей мозг.
Не из той ли простыни скрутили сгибельника для Элизы Леклер?
«Лжец», – прошелестела тьма. Вроде бы Оберон привык к ее голосу, но теперь покрылся ледяным потом.
Элиза поднесла пальцы к губам, словно хотела удержать рвущиеся слова. Глаза влажно заблестели.
– И я смотрю на вас и вижу Женевьев, – закончил Оберон. – Ту, которую клялся любить и оберегать перед алтарем, перед лицом Господа. Ту, которую потом обязан был убить. Вы правы.