Ахматова, то есть Россия - стр. 26

На вопрос, было ли знакомство с Модильяни для нее важным, Ахматова ответила: «Как счастливое воспоминание, наверняка». Всего несколькими штрихами Модильяни умел передать все то, из чего складывалось несколько декадентское, неповторимое очарование Ахматовой. Высокая, гибкая, податливая, она как бы состояла из одних только перегибов, худых рук, длинной шеи, характерного наклона головы и маленькой горбинки на носу. Идеальная модель, со строением тела настолько прорисованным, что оно могло бы почти полностью лишить собственной воли воображение художника.

Амадео Модильяни учился у итальянского импрессиониста Джованни Фаттори. После окончания учебы перебрался в Венецию, где познакомился с футуристической живописью, а затем в 1906 году поселился в Париже. Жил на небольшие деньги, присылаемые ему матерью. В своих «Воспоминаниях» о нем, которые Ахматова намеревалась включить в свою автобиографию и наброском которой были «Страницы из дневника», поэтесса пишет, что во времена их знакомства он был совсем убогим, и трудно было понять, за счет чего он живет, а как художник он в те времена не имел еще и тени признания. Но он никогда не жаловался. В Люксембургском саду они всегда сидели на скамейке, а не в платных креслах, иногда, в дождливые дни – под большим черным зонтом.

Ахматова со свойственной ей проницательностью заметила: «Вероятно, мы оба еще не понимали одной существенной вещи: все, что с нами происходит – это лишь предыстория наших жизней: его – очень короткой, а моей – очень долгой. Дыхание искусства еще не испепелило, не исказило этих двух существований, для нас это должен был быть светлый, легкий час перед рассветом. Однако будущее, которое, как известно, бросает тень задолго до своего появления, стучалось в окно, скрывалось за фонарями, пробегало в снах и поражало страшным бодлеровским Парижем, притаившимся где – то рядом. Потому все, что было в Амадео божественного, лишь искрилось во мраке».

Модильяни в те времена был очарован Египтом. Он брал с собой двадцатидвухлетнюю поэтессу в Лувр для посещения исключительно египетского отдела, как если бы все остальные сокровища, собранные там, не имели значения. Несколько раз он рисовал голову Ахматовой в украшениях египетских королев и танцовщиц, а также рисовал ее обнаженной в подаренном ей Гумилевым африканском ожерелье. Он говорил: «ожерелья должны быть дикарскими», что поэтесса запомнила и записала. Еще одно воспоминание Ахматовой того периода связывается с розами. Однажды она неожиданно зашла к Модильяни, но не застала его дома. Принесла с собой букет красивых алых роз. Устав его ждать, стала забавляться бросанием роз в комнату художника через открытое окно. Придя домой, тот с изумлением увидел устланную розами комнату и не мог понять, как Ахматова попала внутрь. Он сказал, что розы были уложены слишком красиво, чтобы поверить в случайность случившегося.