Агами - стр. 25
Растения не все приживаются, всё же суровые места, но вот тараканы – любые.
Потому каждый день после обеда Паша сам внимательно осматривал шкафчики в комнате приёма пищи, пищёвке, как её называли зэки испокон веков. Чтобы стакан с водой кто не оставил, крошки какие или еду незакрытую. Главное, чтобы воды не было. Без еды они, черти, живут. А вот без воды дохнут.
Долговязая фигура Паши Старого была согнута в три погибели, он затирал антитараканьим средством из местных трав щели в нижних шкафчиках, бережно отодвигая нехитрые арестантские запасы – сухари, соль, сахар, консервы, – когда в барак вошли. Витос успел быстро шепнуть Паше нужные слова и помчался вприпрыжку к двери, изображать из себя шута и встать на дороге спецназа в узком месте, чтобы дать людям ещё минуту, чтобы убрать от шмона мелкое, нужное, людское, которое потом тяжело снова дыбать и мастырить – ножички, цветные чернильные ручки, лекарства, нитки, иголки. Книги – их тоже отбирали все. Всё отобранное складывали в мешок и уносили в отдел безопасности, за нож могли и в ШИЗО отправить, за остальное просто слегка поучить на месте. Или не слегка. Ну а через пару дней Паша Старый или кто помельче шёл к инспектору и выторговывал всё назад. Так везде было и всегда, даже в той клятой омской тюрьме можно было что-то вернуть из отметённого на шмоне, и Конвенция ничего не поменяла. Власть властью, зона зоной.
Но шмонать не стали, просто втоптали в пол Витоса и пошли дальше, прямиком за Пашей. Он выпрямился и ждал. Не суетился. Важное после разговора с кумом уже припрятано, мелочь всякая выложена напоказ – забирайте. Не стали забирать ничего. Только Пашу увели к себе и стали бить. Долго били, но грамотно, не ломали. Не спрашивали ни о чём. Готовили. К чему, Паша знал. И что спрашивать будут, знал. Оттого и жалел, что проснулся не в Омске в начале века.
Трофима Паша Старый увидел не сразу. Зона большая, мужиков везут много, со всей страны, с каждого этапа кто-то тревожный появляется: или якудза какой японский, или из семьи итальянской, или из триад китайских, или блатной молодой русский, а таких снова всё больше, тянутся люди к понятиям, а как же иначе. И русскими их теперь не назовёшь, блатных новых – среди них кого только нет. Государствообразующий народ, прежнему президенту нравилось такое, он одно время статьи писать полюбил ненадолго, а Шральц любил, чтобы арестанты их переписывали из газет и заучивали.
– Какой мы народ? Говори, – любил спрашивать Шральц на обходах.
– Государствообразующий, – должен был отвечать полусогнутый зэк, упираясь головой в стену, задирая назад руки с обязательно открытыми Шральцу ладонями.