Ага, влюбился! - стр. 47
Пёсик, видимо, пережил стресс похлеще нас с Карповым, и потому одной прогулки ему хватило с лихвой. Он предпочитал отъедаться и отсыпаться, хоть и был активен на улице.
И вот, мы вернулись вечером домой, я забралась в кровать… и меня накрыло.
За окнами как раз было темно, и начался дождь, и мне вдруг стало очень жалко себя и страшно за нас с Карповым. Говорят, что трусливый боится до, нормальный – во время, а смелый – после. Означало ли это, что я смелая, я не знала, но сейчас стало очень страшно от осознания, что вчера мы едва не остались ночевать в тёмном парке под прицелом мраморных глаз таинственного старца с валуна. И нас не искали, а ведь мы могли и правда сорваться со скалы или угодить в другую неприятность! И с Миленой нам повезло несказанно, а ведь могло и не повезти.
И вообще, моя жизнь вчера была в такой опасности, в какой не была прежде ни разу!
И подверг её опасности ни кто иной, как Женька Карпов! Подверг шутя, играючи, совершенно безответственно и нагло! И ещё самоуверенно считал, что он подарил мне приключение!
– Я ненавижу его! – заявила я, когда мама зашла в комнату пожелать мне доброй ночи. – Мама, я ненавижу Женьку Карпова! – уточнила, а то мало ли, она не очень поняла, о ком я.
– Да брось ты! – она тепло улыбнулась и присела на край кровати, а я насупилась, делая вид, что обижена на подобное непонимание и села, подтянув колени к груди.
– Это всё из-за него! – постаралась объяснить свою позицию я. – Это он отобрал у меня резинку и умчался с ней! Был бы он нормальным – ничего бы не случилось!
Мама призадумалась. Сегодня ко мне относились с особым трепетом, осознавая, что вчера могли потерять. И от этого бережного трогательного отношения я острее понимала, что вчера произошло нечто неправильное и ужасное, хоть и благополучно закончившееся. И виноват был Карпов!
– Может, он влюбился? – предположила мама.
Она была первая, кто произнёс это слово относительно меня и Женьки. Даже Оля тогда ещё не говорила так, и потому я опешила и посмотрела на маму, как на ненормальную.
Её серые (но умные, а не как у Женьки!) глаза по-доброму смеялись, и она совершенно не осуждала Карпова, что казалось мне абсолютно диким и неадекватным.
– Ага, влюбился он, как же! – отмахнулась я, и меня это тогда ничуть не смутило: я не до конца понимала смысл этого слова и оно больше было для меня обзывательством, чем описанием невероятного чувства. – Он просто дурак!
Дурак – это тоже было чисто обзывательством, но менее серьёзным, чем обвинение во влюблённости. И Женька был просто дурак. Но я его ненавидела. За то, что переполошил моих родителей, за то, что теперь неизвестно, как смотреть в глаза Селёдке, с которой вчера уже за полночь были шумные разборки у нас в коридоре… И, конечно, за то, что вчера мне и самой пришлось испытать страх.