Африка - стр. 11
Читаю историю Африки, начиная с незапамятных времён. Когда человек думает о туземных странах, то представляет себе, что они управляются лишь геологической и биологической историей, и кто бы мог подумать, что и эти, такие дикие, края поделены были меж собой разными северными фараонами, султанами, крестоносцами и туземными династиями. Любой кусочек даже только что обнаруженной страны, такой, где люди не нашли ничего, что представляло бы цивилизацию, имеет своё героическое прошлое, свои победы и поражения, свои битвы и своих героев. У каждого племени свой эпос из десяти и более тысяч стихов, которые переходят от отца к сыну, и которые наизусть знают все воины.
А самое интересное то, что чёрные часто знают наизусть и эпос соседних племён, слово за словом, без ошибок, целиком, хотя и не понимают смысла – ведь всё это эпопеи на архаичных языках. Об этом рассказывает и Вюйе, записавший прямо на месте, где происходили события (многие упоминают об этом), самый прекрасный негритянский эпос о битве Сумангуру>11, предводителя языческого племени бамбара, против Сундиаты>12, вождя мусульманского племени малинке. В нём видна уникальная в своём роде мощь изобразительности, характерная для мышления чернокожих, которое вообще-то не приспособлено к каким-либо аналитическим или дедуктивным усилиям. Стихи, которые мне цитировал Вюйе и в которых говорилось о шуме ветра на заре перед битвой, отличались невероятной игрой аллитераций.
Глядя на акварели, где я запечатлел удивительные цвета индиго балахоны тех чёрных, что были у нас на борту, и другие цвета их тел и одежды, Вюйе спросил: «Что позволяет вам видеть столь светлые тона, тогда как художники-романтики нашли бы здесь гораздо более тёмную гамму?»
И мы с жаром принялись беседовать о живописи, о Монтичелли>13и Сезанне, пока в сумерках на горизонте не появился и не стал приближаться к нам стремительно, будто выплывая из сна, окутанный сизо-синей вуалью архипелаг Иль-де-Лос. Это были длинные низкие острова, возникавшие один за другим. Безмолвная вода, разделяющая их, походила на уснувшую реку. Берега островов в зарослях травы и высоких кустарников с редкой пальмой, высящейся на холме, смотрятся в воду, ещё освещённую предзакатным солнцем. И всё вместе с притихшими птицами и теряющимся вдали морем сливается в общую жемчужную синеву. Целая гамма всё более трепещущей, всё более голубеющей и бледнеющей синевы нанизывает бусины островов архипелага как ожерелье, один за другим.
Не могу передать на бумаге торжественную, почти патетическую тишину тропического вечернего моря. Оно бы сделало картину архипелага законченной в его величественности. Всё было бы почти ирреально и таким бы и сохранилось в воспоминаниях, но один островок, самый маленький, приблизился к судну, и ещё зелёный, ещё находящийся в этом конкретном мире и вечере, выпал из невещественного, хотя и остался в полной гармонии с сопровождающими его островами. Он был в шаге от мгновения, переносящего всё в общий сон. Его земля, должно быть, была тоже пурпурной, как и земли остальных островов. Он был здесь как единственное доказательство, что тот архипелаг, столь близкий, а из-за сумерек столь далёкий, прекрасен и поэтому реален. Как некогда на Капри, когда я обедал в «Кафе Паньот» над бездной, где синева соединялась с небом, я и сейчас говорил себе: «Смотри, смотри на это внимательно, поскольку, бог его знает почему, но позже ты будешь говорить: “Это то, ради чего стоило жить!”».