Афонские рассказы - стр. 47
В общем, монастырское начальство Пантелеймона, зная про все эти неприглядные факты, проводило последовательную политику борьбы с пьянством. Сначала, как уже говорилось, изменили устав и в полиелейные праздники начали обходиться без вина. Затем, по негласному повелению игумена, трапезники стали убирать недопитое вино со столов, так как после трапезы некоторые ретивые отцы часто захватывали неопорожненные графины в широкие рукава ряс для дальнейшего келейного распития. Монастырская кампания по борьбе с пьянством увенчалась успехом, злоупотребления постепенно прекратились. Только отца Иоанна приходилось еще терпеть. Старый монах понимал всю выгодность своей ситуации, но не слишком испытывал терпение священноначалия и пил столько же, сколько и до заключения сделки. Отец Рафаил был один из немногих, кто все знал, и негодовал на Ванька, считал его паршивой овцой, из-за которой страдает здоровое стадо.
Игумен и духовник придумывали много способов, чтобы не исправить – об этом уже никто и не мечтал, – а хотя бы смирить его. Иоанна отправляли в скит, связывали, пугали психиатрической лечебницей, московским подворьем; монаха оскорбляли, не пускали на трапезу, запрещали появляться на людях. Все тщетно. Отец Иоанн был всегда неопрятно одет, и от него исходил неприятный запах, поэтому ел он за отдельным столом после общей трапезы. У него был странный статус – он официально состоял в числе братии, но все шарахались от него, как от прокаженного. Он исполнял послушание мусорщика, когда был в силах вытаскивать большие черные пакеты из контейнеров, или, в ином случае, просто чистил картошку и другие овощи для кухни. Это был морально опустившийся монах, казалось, совсем без совести и веры в неизбежное правосудие Божие. Его лицо было маленьким и сморщенным, как у мартышки, глазки испуганно бегали, а руки постоянно теребили сальную жиденькую бородку. Он мало с кем разговаривал, почти не причащался и мылся очень редко.
Вчера Рафаил подошел в трапезной к Ваньку, который отходил после очередного запоя. Он, видимо, плохо себя чувствовал и трясущимися руками накладывал себе второе.
– Послушай, отец Иоанн, я уже не знаю, какое тебе дать послушание. Картошку чистить? Так повар не хочет, чтобы ты появлялся на кухне. – Эконом действительно уже устал от нерадивого монаха и, так как тот не уважал самого себя, говорил с ним достаточно бесцеремонно и даже с долей презрения. – Ты посмотри на себя! Позоришь только память своего старца. Отец Захария надеялся, что ты наконец исправишься, но тебе, видно, это не под силу. Или же тебе нравится подобное пустое жительство. Нравится?