Афган - стр. 4
Звякнуло стекло о стекло.
– Хватит.
– Пей тут, на том свете не дадут, – продолжал шутить механизатор. – Ты куда едешь-то? До Осы? А я в Елово. Ты из здешних? Оно и видать. А кем работаешь? А, я думал бухгалтером. Значит, по партейной линии. Оно, конечно, неплохо, да лучше б бухгалтер: сиди себе в тепле с рукавами такими. А я вот тракторист и комбайнёр, механизатор, значит, широкого профиля. Да. Люди сейчас живут хорошо, спасибо партии. Машины у многих, а мотоцикл почти каждый может купить. Вот только б войны не было. Я как вспомню то время, так плакать хочется. Мальцом был, когда она началась. Как сейчас помню. Мужиков провожали. Помню, как отец в машину садился, а я бежал за ней по пылюке, пока она не скрылась… – голос мужика дрогнул. – С тех пор не видал я отца, его сразу же убили. В нашей деревне нет дома, где кого-то не убили. У моей бабушки было два сына, дядя Миша и дядя Толя. Обоих убили в первый же год войны. Потом дядю Гришу убили, а у него пятеро, мал мала меньше, старшему Володьке, моему братану, было двенадцать годов. Вот и посуди теперь сам, как жить нам довелось, знали бы это твои политические руководители, хлебнули бы сами такого, так, небось, подумали бы перед тем, как начинать войну.
– Почему они мои? – не на шутку обиделся сосед механизатора. – Они такие же мои, как и твои.
– Э, а раньше-то ты так, поди, не говорил, поди, старался, из кожи лез, чтоб им угодить. Ну, да ладно, не обижайся. Ты, пожалуй, и не виноват, это твоя работа. Не то пришлось бы своим горбом хлеб зарабатывать, а это ох как трудно.
– А ты пробовал языком, как ты говоришь, хлеб зарабатывать? – покашливая от возмущения, спросил «партейный».
– Да ты что? С луны свалился? – рассмеялся механизатор простужено. – Я уж лучше в грязи да на морозе, но честно буду, не краснея, есть заработанный хлеб. Да ты не сердись, разве на правду можно сердиться. Ты посмотри, какой нынче снег! Будет урожай, я тебе говорю!
Офицер посмотрел в окно. Действительно, снегу было так много, и он так ослепительно сверкал на солнце, что было больно смотреть. На разлапистых елях и лиственницах покоились огромные белые шапки, горизонт не просматривался – безбрежное поле соединялось с небом где-то за пределами видимости, и повсюду белизна, кристальная и девственная.
Из труб, проплывающих мимо деревень, курился синий дымок, по широким улицам катили одинокие подводы то с сеном, то с мешками. На пригорках и речках катались дети.
«После катка, – вспоминал своё детство офицер, и усмешка теплила его лицо, – прибегут они домой, побросают у порога обледеневшие штаны и пальтишки. Бабушки и матери всё это разложат и развесят сушить, пожурив мимоходом неслухмянов, усадят их за деревянный длинный стол у окна, нальют горячих жирных щей, сунут в руку кусмень ржаного хлеба… А шмыгающее племя будет тут же гадать, чем бы еще таким интересным заняться: мастерить ли гранату, закончить ли самопал или придумать ещё что-либо такое, что гремит и взрывается.