Аферисты. BIG-ЛАЖА-TOUR, или Как развести клиента на бабло - стр. 1

Утром 25 февраля Вадиму Ларчикову сообщили, что Ледяной отель во французском Куршевеле, куда он лихо продал двенадцать путевок, растаял из-за резкого потепления в тамошних краях. Форс-мажор чертов. Придется возвращать деньги. Думать об этой неприятности не хотелось, и в полуоткрытую дверь спальни Вадим подсматривал за Дашкой. Это несколько успокаивало.

Разлегшись на полу, та ковырялась в своем игрушечном кухонном наборчике из «Ваnаnа-мамы», чистила и протирала сковородки, кастрюльки, разливала по кружечкам чай. И рассказывала кукле Маше, фаворитке, про свою горькую семейную жизнь (Дашка вышла замуж за Димку около девяти месяцев назад). Рассказывала как-то по-особенному, словно сказку на ночь читала:

– …И вот сон снится: мы мчимся на бричке, небо грозовое, черное-черное. И тут на дорогу выскакивает сотня рыжих лисичек – как я! – маленьких таких, уши остренькие. Я кричу Диме: «Стой, стой! Не дави лисиц!» А он ничего не слышит. Он ничего не слышит. «Опа-азды-ва-ем!..» – только кричит, – поправила задравшееся платьице куклы. – Ну скажи мне, куда он все время опаздывает, куда летит?

«Вот дура-лисичка!» – с раздражением подумал Вадим. Три дня назад Димка Курляндцев вылез из очередного запоя и спешил до запоя следующего подчистить свои изрядно запущенные дела. Он был куратором нескольких галерей, продвигал работы московских художников-концептуалистов на западный рынок, издавал журнал интерпретационного искусства под хлестким названием «Темные люди», выходящий, впрочем, крайне редко. А в перерывах между всей этой суетной беготней устраивал на дому что-то вроде публичных дискуссий. Благо квартира в бывшем цековском доме на Большой Бронной, завещанная Диме дедушкой – крутой шишкой при Хрущеве (Вадим снимал здесь комнату), – позволяла вмещать целую роту богемных персонажей. Особенно забавляла Ларчикова одна долговязая девица, полупрозрачная от диет. Вылитая Твигги[1]. Она упорно принимала его за личного Димкиного секретаря и, появляясь неожиданно, словно голубь в окне, на пороге его сингла[2], истерично кричала:

– Это надо непременно записать! Это будет очень интересно потомкам! Почему вы не идете к нам?

И Вадим как-то действительно заглянул на их сборище. Прихлебывая чай (друзья знали о болезни Курляндцева, поэтому спиртные напитки находились под запретом), гости слушали мохнатого, похожего на Льва Бонифация, молодого человека. Это был импровизированный спич о Родине. Запомнилась наизусть одна довольно длинная и заумная фраза оратора, странным образом осветившая давнее стремление Ларчикова пребывать, как Фигаро, то тут, то там: «Если говорить об индивидуальных ощущениях, то я нахожу, возвращаясь, это место постоянно разным: то дискомфортным и плохим, то эйфорически замечательным. Может быть, все объясняется тем, что это место пока не стало никаким, оно, как эмбрион в материнской утробе, постоянно меняет свои облики. В результате я нахожусь в состоянии, когда не могу постоянно жить здесь, но и на Западе оставаться не могу. Маятникообразная ситуация».

Дашка, не вставая с пола и не выпуская из рук фаворитку, бросила Вадиму:

– Подслушивать вообще-то нехорошо. Просто неприлично! Даже Маша покраснела. – И она ткнулась орбакайтевским носиком в бледное лицо куклы. – Сейчас какой-то мужик придет. Он из Израиля. Дима просил встретить и напоить чаем. А мне неохота. Встреть, а? И тогда я тебя прощу за подглядывание. А так не прощу.

– Да встречу, блин! – рявкнул Ларчиков, его бесило, когда Дашка впадала в детство больше чем на десять минут.

До прихода гостя стоило бы прозвониться по растаявшему в Куршевеле отелю, но заскулил домофон.

– О, это Израиль! – воскликнула лисичка.

Ларчиков поступил на работу в «Пантера-тур» по рекомендации Любы Гурской, своей бывшей одноклассницы, приехавшей в Москву из Краснодара лет на шесть раньше Вадима. Гурская долго болталась в секретарях, но однажды, редкая красавица с влажными немигающими глазами и губами цвета фуксии, еще в школе получившая за свою неуступчивость прозвище Любка-Кремень, все же пересилила себя и поужинала бараньими ребрышками с гендиректором «Пантеры». За этим последовало резкое повышение Любы в должности – она поднялась до зама. А выражение «пойти по ребрышкам» стало крылатым в туристической тусовке Москвы, наряду, скажем, с фразой «отель минус три звезды», означающей катастрофические условия проживания.