Аэротаник - стр. 19
– Но однако ж… Странно даже… Я как-то не совсем… В последнее время юмор все менее и менее проникает в мое сознание, ибо ощущается потребность в чем-то ином, более высоком и философском. Серьезные темы интересуют. Поэтому… Ах, да… Вы видимо имеете ввиду… Нет, я ведь ни в коем случае не оспариваю того факта, что э-э-э… грешил, так сказать, по молодости, например, злоупотреблением непотребных напитков, использовал в своей речи некие слова и выражения практически запрещенные и осуждаемые общественностью. Кроме того демонстрировал свое физическое превосходство весьма и весьма часто, особенно по отношению к женщине, с которой состою в законном браке, то есть к ней самой. Ну и в остальном нередко нарушал моральные законы и даже те, что под определенным углом зрения можно было бы рассматривать как в некотором смысле даже как уголовные. Так что, грешен, но раскаиваюсь и давно уже сказал своему прошлому: прощай навсегда.
– Владимир Ильич, батюшка вы мой, о чем же это вы? Я вас не понимаю. Какие еще грехи? Я же пояснил: в нашем мире такие, так называемые греховные деяния только поощряется. Ну, допустим был бы наш Писатель не «писатель от нечего делать», а тот самый Федор ихний Михалыч, который, кстати, по воле божьей был действительно писателем – не только на поводу у героев шел, но и талант богам данный свой использовал. А вы ему что? Предлагаете аккуратненький сюжетик – чистенький, без единого грешка? Но помилуйте, о чем бы был роман? Вам-то самому это понравилось бы? Ну, допустим, Раскольников. Думает, что бы такое сделать из ряда вон выходящее, и вот что решает – идет в дворницкую или прямиком в сарай, берет топор и какой-нибудь старушке колет дрова безвозмездно или за символический кусок хлеба. Не череп, заметьте, а полено рубит. Радуется труду, облагораживающему человека. Получает удовлетворение от помощи ближнему и так далее. Бред да и только. Кто такое будет читать? Федор Михайлович утром проснулся бы, прочитал, да и выбросил бы в печку – произведение это свое. Вот так-то вот. Кстати, совсем недавно, третьего дня, читал я некий рассказик Алексея Толстова, в котором беседуют два писателя, и один другому спокойным и деловым тоном сообщает, что в такой-то главе собираюсь мол Марью Саввишну убить. Вот оно! Теперь понимаете? Это, кстати, сама Марья Саввишна – героиня произведения – довела писателя до этого решения. Ее работа. Писатель может и не собирался никого жизни лишать. Молодец, баба. Вот это я понимаю. Всех спасла. Довела писателя до этой идеи с убийством. Возможно все было наоборот: ее убивец – тот неизвестный нам герой, можно сказать, ваш коллега – его это было заслугой. Увы, подробности неизвестны, лишь предполагаемы. Но все правильно, так вот и должно быть во имя спасения того мира. Берите пример. Так что на вас вся надежда, бесценный вы наш. Вы ведь главный герой романа. Оправдайте доверие. Я, увы, отношусь к второстепенным лицам. Да, вот еще пример. В театре зрители видят висящее ружье. Ну это вы уже, пожалуй, слышали. Зря его что ли режиссер повесил или писатель-сценарист надумал? Нет, все знают, что не зря. Выстрелит, непременно выстрелит и вряд ли в воздух.