Адвент - стр. 7
– Посадите ребёнка! Ребёнок упадет! Эй, женщину с ребёнком посадите!
Дама лет шестидесяти тоже вскочила, пробралась к Ане сквозь толпу, дёрнула её за рукав и зашипела:
– Садитесь! Садитесь, женщина! С ребёнком…
Женщина с ребёнком в их речи была как бы «терпящая бедствие», «несчастная». Ане это не нравилось, потому что на время поездки она в их глазах становилась как бы той страдающей женщиной из блокады «с ребёнком», из тех времён, когда наличие ребёнка становилось фатальной слабостью, а порой – катастрофой. Там маячили картинки, на которых вертухаи вырывали детей из рук в колонне арестантов, а еврейские матери душили младенцев, чтобы те не выдали их вместе с остальными детьми. Аня в эти картинки не хотела. Она жила в другой, там, где обычная мама и обычный ребёнок просто едут по своим обычным делам. В автобусе же неизменно возникал этот напряжённый, драматический, мучительный контекст:
– Женщина!.. У вас ребёнок упадет!.. Посадите её, посадите скорей!..
Если Аня и Стеша садились, все успокаивались, кроме Стеши, потому что она больше не могла смотреть в окно. Возвратив ребёнку безопасность, пассажиры принимались её развлекать. Самые радушные пытались сунуть Стеше конфетку, которых ей было нельзя, другие принимались расспрашивать: как зовут, сколько лет, есть ли братья, сестрички, собачки и котики, ходит ли в садик, ой, да какая молодец – читает уже, вы занимаетесь, что ли. Аня понимала, что люди просто греют косточки о тёплого, живого дошкольника, пользуются Стешей, чтобы поднять себе настроение. В этом их вины опять- таки не было, и Ане снова становилось стыдно за свою неприязнь.
Но вот наконец автобус повернул на Средний проспект Васильевского острова («Васильевского тупого», как неизменно предлагал Костя, а недавно придумал ещё «Васильевского хронического»), и Аня со Стешей вышли. Тёмными переулками, где ветер мотал фонари, где дома с башенками понемногу заносило сухим и синеватым порошком снега, затем в широкий двор. Два ряда жёлтых окон на первом и втором этаже – садик.
Ритуал утра шёл своим чередом.
– Каша «Дружба», – неизменно читала Аня меню завтрака, останавливаясь на ступеньках лестницы. Меню висело на стене. – Батон нарезной. Зерновой йогурт. Какао с молоком.
– Я люблю кашу «Дружба»! – неизменно радовалась Стеша.
Или: «я люблю манную кашу», «я люблю омлет». Не любила Стеша только один завтрак из десяти возможных, и в эти дни тактично промалчивала.
У шкафчиков Аня раздевала Стешу, расчёсывала густые Стешины волосы, ставила подпись в журнале. Потом Стеша поворачивалась к Ане, и на её ресницах нависали прозрачные, тяжёлые слезищи. Рот искривлялся. Стеша притягивала к себе Анин шарф и вытирала им глаза. Беззвучно поплакав пару минут, Стеша прощалась с мамой и уходила в группу завтракать. Аня шла домой работать.