Адгезийская комедия - стр. 12

Когда началась школа, я почти перестала ездить к бабушке, но мы болтали по телефону каждый вечер, и я спросила о финале книжки. Бабушка как-то замялась и ответила, что сама толком не знает. Она сказала, чтобы я запомнила: человек с кладбища − не человек.

− Как так?

− Ты же читала про Медной горы Хозяйку?

− Бабушка! Так ты мне читала!

− Тем более. Вот и этот человек такой хозяин.

− Но она злая была. Значит и он злой?

− Нельзя так рассуждать: злой или не злой.

− Почему?

− Потому что добрых нет.

Это «добрых нет» меня, что называется, добило. Я возненавидела книгу, вырезала картинку с бароном под корешок, смяла её и выбросила в мусор, книгу сунула обратно в ящик, снова припрятала её на самое дно. Как в фильме про игру «Джуманджи». Я не хотела больше слышать эту историю, не хотела и слышать об этом странном человеке-нечеловеке.

Я испугалась не просто так с бухты-барахты. Когда я жила у бабушки первый год, то есть мне было года три-четыре, мне приснилось, что в окно стучится зверь. Зверь, но почему-то в рубахе с оборками и похожий на человека: крупный нос, лапы такие с волосатыми пальцами… Он стучал в окно там, где занавески не сходились, и луна освещала комнату. Комнату освещал и ночник, может быть луны и не было. Я просто дико завыла, так испугалась. Но бабушка появилась далеко не сразу, кажется она смотрела телевизор на кухне, она любила почаёвничать ночью, как она говорила «побыть один на один с разными мыслями и тенями прошлого». В довершении ко всему на следующий день я качалась на качелях у лесного озера. Качели были привязаны между двух крючковатых берёз, а под берёзами росла брусника, её никто не срывал, даже странно. Я три дня качалась, и три дня эта брусника была. И вдруг мне показалось, что в бруснику прошмыгнула змея. А я с детства боялась змей и даже червяков. Просто дико боялась. И после этого случая я больше к качелям не подходила, сколько бы раз мы с бабушкой ещё на это озеро не приходили, не приближалась даже. Пляжные завсегдатаи озера – толстые голые отдыхающие со своими худосочными детьми всё меня звали на качели и недоумевали, спрашивали: не встретила ли я в траве страшного гнома. Именно тогда я полюбила пруд с кувшинками в центре Веретенца, там точно нет никаких змей, ковриков, а на них пузатых загорающих. Сейчас-то я понимаю, что скорее всего прошмыгнула просто ящерица, а я приняла её за змею, но − понимаете? − тогда мне точно показалась, что была змея, и почему-то она била хвостом о землю – змеи же так не умеют…

В детстве я мечтала стать русалкой. Я любила цвет морской волны – он же цвет малахита, изумрудов, я бредила русалками. Бабушка мне всех русалок, в смысле кукол, покупала. Она всячески поддерживала эту мою любовь к русалкам, она вообще поддерживала меня во всём, что касалось воды. Мы всегда спускались к самой кромке пруда с лыжной палкой, бабушка подтягивала ковёр из листьев-рясок – я срывала кувшинку. Пару раз я чуть не грохнулась в воду, но бабушка меня страховала, обхватив за бока или живот. К середине лета кувшинок у берега почти не оставалось − всем хотелось заполучить чарующую красоту, многие приходили с палками, черенками или граблями, все для своих девочек- девушек-невест старались. И тогда мы просто любовались удивительными болотными цветами. Дома я их рисовала. Кувшинки и русалок, кувшинки в волосах русалок, и ещё девочку из колодца с огромными синими глазами, и в платочке – чем дальше, тем сильнее мне эта девочка нравилась, в смысле картинка в книжке. Но в детском саду, по совету бабушки, я рисовала что-то другое.