666 женщин Лешего - стр. 37
– Сказал бы прямо: упёртая и твердолобая, – усмехнулась Фелиция. – Я бы не обиделась, поскольку слышала уже не раз такой комплимент в свой адрес. Однако, следует отметить, что на этом самом упрямстве и зиждется моя журналистская удача.
– А если вдруг на медведицу наткнёмся? – не реагируя на реплику Фелиции, продолжил Леший. – Я вприпрыжку побегу назад, а ты вступишь с ней в единоборство? Костылём станешь отбиваться от матухи? Нет, Фиса, даже и не надейся, не возьму я тебя с собой. Вопрос закрыт и на этом поставим жирную точку.
Фелиция поняла, что Леший прав, и не стала больше упорствовать. Она демонстративно надула губы, изобразив обиду, и замолчала, соображая, в какое русло перевести разговор.
Приняв обиду журналистки за чистую монету, Леший поспешил успокоить её.
– Ты не переживай. Живых медвежат я тебе обязательно покажу, – заверил он. – Как только окрепнешь и встанешь на ноги – сразу свожу в одно место. Там медведица с медвежатами выходит к реке, полюбуешься их забавами.
– Правда? – вырвалось у Фелиции с детской наивностью в голосе, и в её памяти тут же всплыла картинка из детства.
Давным-давно, будучи ещё девчонкой, она точно также, как сейчас, с большой надеждой и доверием заглядывала в добрые отцовские глаза, когда тот обещал исполнить её желание, и каждый раз спрашивала: «Правда? Точно-точно?»
– Я тебе обещаю, – ответил Леший, смутившись.
Заметив его смущение, Фелиция поймала себя на мысли, что с этого момента ей больше не нужно бояться этого человека.
Откуда-то из глубин сознания к ней пришло убеждение о полном доверии к нему, появилась уверенность, что Леший ни при каких обстоятельствах не причинит ей зла. Почему появилась такая уверенность – она не могла объяснить, но уже точно знала: он просто не способен на совершение злодеяний. Это чувствовалось по его поведению, покровительственному отношению к ней, отражалось во взгляде и улыбке, в озабоченности судьбой маленького медвежонка.
Леший сейчас предстал перед ней таким же чутким, добрым и внимательным, как её покойный отец.
Ей вдруг нестерпимо захотелось поделиться с ним своими воспоминаниями об отце, о его безграничном внимании и любви к ней, рассказать о детских шалостях и прощениях отцом, о первой несчастливой любви и о многом другом. Она готова была рассказать о мучивших её эпизодах своей жизни, которые постоянно держала в тайне и не предавала огласке. Даже Грому не положено было знать всей подноготной этих эпизодов. Поделиться сокровенным она могла позволить себе лишь с отцом, но, к сожалению, его давно уже не было в живых.