58-я. Неизъятое - стр. 32
После войны парни у селе пошли в партизаны. У моего отца брат был, мой дядя. У него – три сына, они тоже убежали в лес. Но они мне родные! Я коров под лесом пасла, там с ними встречалася и передавала им еду. За это меня и выдали.
Я знала, что за мной следят, что будет облава, и ночевала одну ночь там, другую здесь.
Конечно, боялася. Я знала, сколько наших уже арестовали, кого уже вывезли. Тогда эшелонами вывозили… Уехать? Ой, нет, я и в районе редко когда была. Это у русских ездят тудема-сюдема, а мы и в соседнюю деревню редко когда.
В мае война закончилась, а в июле меня и сестру Соню арестовали. А маму просто вывезли, она тут в Печоре на кладбище лежит.
Три месяца – и я уже поехала на север. Там быстро оформляли. Кого ни за что – тех дольше держали. А меня быстро, 10 лет дали. Конечно, не верилося, что все 10 просижу. Думала: русские станут уходить – и постреляют нас, как немцы евреев. Каждую ночь ложилась спать – и не знала, проснусь или во сне застрелят. Страх за моим плечом до сих пор стоит.
Ольга Гончарук (слева) на лесоповале. Коми, 1948
«Такой нации, как хохол, нема»
В Инту мы приехали молодые, кровь с молоком, поэтому большинству дали тяжелый труд.
Скоро я заболела цингой и попала в Печору, в лазарет. Врач меня пожалела, что я такая худая, и оставила на швейном комбинате. Мы шили одежду на заключенных: и штаны, и телогрейки, и одеяла, и все-все.
Потом – на лесоповал. Елки валили, обрубывали, катали в штабеля и грузили в пульманà.
На работу ходили в казенном. Давали два платья: черные, страшные. Раз в 10 дней – баня. После работы водили к умывальникам. Дадут два тазика воды, хочешь – мойся, хочешь – стирайся. Вся бригада моется-подмывается, а на вышке охранник – и смотрит… А пересылка, ой! На пересылке женщин раздевали и брили. Идешь, руки поднимешь. Один броет подмышки, другой лобок… И только мужчины, одни мужчины…
Наша бригада жила в одном бараке: и западники, и русские, и немцы, и латыши… Мы русских называли москалями, они нас – хохлами. Очень мы обижалися: такой нации, как хохол, нема.
Жили мы дружно, как одна семья. Молодежь духом не падала. Собираемся – хи-хи да ха-ха. Кто хотел, мог повеселиться, поскакать. Там и кино было, и артисты приезжали. Я, правда, не ходила, не интересовалась. И с мужчинами дел не имела, что вы! Мне было дорого родным письмо написать, а больше ничего не надо.
В лагере постоянно какие-то слухи ходили: что будет амнистия, то-се… Этими слухами и жила. И все время считала, сколько мне осталось. Сначала года, потом месяцà…
Отсидела я все 10 лет, от звонка до звонка.