39-й роковой - стр. 22

Далее, в 1928 г. мы присоединились к конвенции, принятой на шестой Панамериканской конференции американских государств и регламентирующей права и обязанности государств в случае гражданских войн. В 1930 г. ратифицировали эту конвенцию. Этот договор превратил ранее существующий принцип права в обязательный для всех государств, подписавших договор.

Однако ныне, в соответствии с законом от 1 мая 1937 г., наше правительство решило сменить эту сугубо американскую доктрину международного права на прямо противоположную и попытаться провести новый эксперимент с этой полярно противоположной доктриной. Правительство решило запретить дружественному испанскому правительству, которое мы признали законным, осуществить его освященное временем право, которое мы столь долго отстаивали как для мира и стабильности в мире. Другими словами, мы выбрали момент, когда нам, в свете наших интересов и нашей безопасности, особенно важно оставаться на почве установленного права, и всё только для того чтобы провести совершенно новый эксперимент, став вверх ногами. Проведение такого эксперимента в нынешней обстановке неразумно. Это не консервативно. Это не по-американски.

Мы выбрали момент, когда два безответственных диктаторских правительства, правительства Германии и Италии, нарушили все нормы права и соглашения, осуществив силовое вмешательство в гражданскую войну в Испании и обеспечивая мятежников не только боеприпасами, но и вооружёнными формированиями; мы предпочли в тот же самый момент отсечь законное правительство Испании от предоставляемых ему международным правом прав защищаться от этого нового преступления.

Господин Секретарь, мне кажется, что даже простое изложение фактов, связанных со сложившейся ситуацией, показывает, по какой опасной тропе нас ведет наш эксперимент в международной политике. Трусливые защитники законодательства о новом нейтралитете не могли выбрать более откровенно неудачного момент для демонстрации глупости и опасности своих эмоциональных сентенций. Бессилие, проявляемое нашими сёстрами-демократиями в Европе, Францией и Великобританией, делает ситуацию крайне опасной. Программа невмешательства, изобретенная там явно в целях избежания внешнего вмешательства в идущую в Испании борьбу, приведёт к прямо противоположным результатам и даст возможность Германии и Италии беспрепятственно осуществлять свою интервенцию, тогда как законному правительству Испании не позволяют закупать во Франции, Англии или других нейтральных странах средства отражения этой интервенции. Другими словами, по обеим сторонам Атлантики мы видим спектакль полного пересмотра освящённых временем права и практики, которые применялись в течение веков в интересах стабильности и мира и которые ныне разрушают для того, чтобы облегчить проведение одной из самых безжалостных и жестоких интервенций, какие когда-либо знала история. Когда в Испании вспыхнула эта война, я вместе с большинством американцев имел крайне скудные сведения о любой из противоборствующих сторон и не имел особых симпатий к той или иной из них. Это казалось началом жестокой и прискорбной войны, которая не касалась мира в целом, за исключением того, что мир питал надежду на её быстрое окончание на любых условиях… Но признаюсь, что по мере продолжения войны картина, открывавшаяся моим глазам, претерпела радикальные изменения. Лоялистское правительство, не имевшее обученных войск в начале войн, создало армию, которая самим фактом своего мужественного и упорного сопротивления гораздо лучше оснащённым и организованным врагам продемонстрировала, что пользуется доверием и симпатиями большинства испанского народа, тогда как с интервентов, сражающихся на стороне мятежников, была сорвана маска и мы со всей ясностью убедились в очевидности новой попытки фашизма потрясти до основания наш мир…»