29 отравленных принцев - стр. 43
Столиков в зале было немного. И все словно колченогие – вытесанные из массивного дерева, грубоватые, но ужасно уютные. И стулья были тоже им под стать – увесистые, с высокими резными спинками и полированными подлокотниками. В нишах-»окнах» стояли маленькие пузатые диваны, затянутые полосатым синим, зеленым, оранжевым, золотистым шелком. Пол покрывали лохматые вишнево-синие мавританские коврики, перед диванами стояли низкие резные восточные столики. Еще вдоль стен громоздились какие-то пузатые несуразные лари – потемневшие от времени, чуть ли не источенные жучком. А на них – медная, ярко начищенная посуда: блюда, вазы, чайники, кофейники.
Сводчатая арка вела в соседний зал – поменьше. Там были те же неуклюжие столики, а еще огромная печь во всю стену и открытый очаг. Перед печью – аккуратная поленница дров, кованый мангал, наполненный углем. И еще какие-то медные тазы на стенах, оказавшиеся не чем иным, как старинными щитами восточной стражи. Еще узкий глиняный кувшин на подставке – Никита был готов поклясться, он сам видел этот старый английский фильм в детстве, – именно из такого кувшина пил на экране багдадский вор.
Пахло кофе и яблоками. И еще чем-то неуловимым – и сладко-сдобным тестом, свежим хлебом и, кажется, розами, хотя их нигде не было видно – ни в цветочных горшках, ни в вазах.
Никита подумал: если есть на свете воплощенная идиллия, то вот она, перед ним. Ему вспомнилась Аврора на приеме у шефа – ее звенящие, переливающиеся фальшивыми искорками браслетики, цепочки, брелочки, колечки. Он посмотрел на клетку с воркующими голубями и…
– Какие люди! Вчера мы к вам, а сегодня уже и вы к нам. Так и знал, что люди в черном нас навестят, но чтоб так скоро, так оперативно…
Ресторан в этот час был пуст. Но все же один посетитель уже имелся: на диване в угловой нише за столиком. Колосов узнал этого громогласного типа: вчера он приезжал вместе с Авророй. Фамилия его была Симонов. В кабинете у шефа они и словечком не перекинулись, а сейчас этот Симонов трубил, точно мамонт в период весеннего гона.
Симонов тяжело приподнялся с дивана, протягивая Колосову мускулистую длань для рукопожатия, но внезапно потерял равновесие и снова плюхнулся на шелковые подушки. Он был пьян. И тут из другого зала послышался громкий женский голос-контральто, отчитывавший кого-то с нескрываемым раздражением:
– Рано ябедничать явился, дражайший. Десять только. Для доносов рановато.
– Как вы интересно все оборачиваете, Марья Захаровна, – ябедничаю! Я вам докладываю, как обстоят дела, и категорически заявляю: «Гайин аль гхальми» из меню надо срочно убрать. Поляков испортил к чертям маринад, а вы меня же еще и упрекаете, что я ябедничаю! – Голос, возражавший женскому, был мужской молодой баритон, тоже ужасно раздраженный.