20 писем к другу. Последнее интервью дочери Сталина - стр. 20
Из интервью Светланы Аллилуевой:
«Я думаю, что тогда ему почудилась в этом обычном фото какая-то независимость, вызов. Скорее всего, он увидел, что я вырастаю. Исчезает та ласковая покорная девочка, которая была для него отдушиной в окружающем мрачном мире, созданном им самим. Теперь-то я понимаю, что родилась и выросла в семье, где все было ненормальным, угнетающим. И самым мрачным символом безысходности было самоубийство мамы. Когда мне было, наверное, уже лет двадцать, отец вдруг стал говорить о моей маме, как она умерла. Незадолго перед этим я увидела на его письменном столе мамину фотографию и пачку ее писем к нему. Отец их перечитывал, чего раньше не было. Я очень боялась этих разговоров. Я жила с этой болью. Мы привыкли считать его сильным. И, когда я чувствовала, что он хочет сказать мне что-то личное, я пугалась и всячески уходила от этих разговоров. Просто убегала. Наверное, этим я тоже отдалила его от себя… Сейчас я очень жалею, что никогда так с ним и не поговорила о жизни вообще.
Оглядываясь назад, я вижу отца как бы со стороны: опустошенный, одинокий человек, оставшийся без старых друзей, родственников, отгородившийся от мира. Ему было бесконечно трудно. Конечно, он был политическим деятелем до мозга костей. Я нисколько не сомневаюсь – одним из крупнейших лидеров ХХ века. Как Рузвельт, как Черчилль, как де Голль. Делать из него ничтожного злобного неврастеника, как сейчас это делают, это бред. Но история еще скажет свое слово.
Политические лидеры никогда не могут всем угодить. Я за границей живу уже несколько десятилетий. В Англии кто-то ругает Черчилля, а кто-то обожает. Так же в Америке Рузвельта – кто возносит, а кто считает чуть ли не криминалом. То же во Франции с де Голлем. Это судьба политического деятеля. Так что для меня не имеет значения, кто как его называет. Да говорите что угодно. Меня это не трогает. «Психология преступника», – ругает кто-то, а рядом кто-то безмерно хвалит. Мне нужно сохранить свое собственное мнение. Мы в семье знали его таким, каким мало кто его знал.
Конечно, он был диктатором. Да, и де Голль был диктатором, Троцкий был диктатором военным, и Мао, и Кастро… Как в то время можно было без диктатуры, да еще в такой огромной стране?
И, безусловно, он был человек военный. Я думаю, для моего отца было легче в годы войны. Он был талантливым организатором. Умел найти умных людей, собрать их. Он каждого знал. Знал, что человек делает, что от него можно получить. Четыре года войны были его расцветом. Работал он сутками. Я не знаю, когда отец спал, потому что все время были телефонные звонки, донесения, доклады, бесконечные совещания, разборы операций, их планирование…