2:36 по Аляске - стр. 10

Я едва устояла на ногах, облокотившись о платяной шкаф. Дышать сделалось тяжело, но не столько из-за запаха, сколько от леденящего ужаса, сковавшего грудную клетку железным прутом. Казалось, за это время я привыкла жить в обществе мертвецов, но, столкнувшись с по-настоящему мертвыми – изуродованными, гниющими трупами, – я поняла, что смерть вовсе не стала за это время мне другом, как я считала. Смерть все еще ужасна, и такая, какая сейчас представала прямо перед моими глазами, – ужаснее всего.

Убили их еще до дня Вечного Сна или же после – мне было плевать. Все, чего я хотела, – это убраться отсюда как можно скорее. И я бы сделала это, но внизу кто-то свалил сервант с посудой.

Звук разбившейся керамики. Лязг металла. Булькающий звук, словно кто-то проткнул водяной шар… Да, его я уже слышала.

Я покрылась гусиной кожей и, потушив зажигалку, вынула нож. Медленно вернувшись к лестнице, я выглянула через перила вниз, колеблясь. Кто бы ни выстрелил в этих людей, он, похоже, все еще находился здесь. И, возможно, именно он принес голубое одеяло к дороге. Я сглотнула подступивший к горлу ком и, стянув с лица шарф, чтобы глубоко вдохнуть, шагнула на лестницу.

Стараясь идти бесшумно, я спускалась все ниже и ниже, напряженно вслушиваясь. Продвигаясь по стенке в сторону кухни, я оказалась в ее дверях и огляделась. Сервант с посудой действительно был опрокинут, загораживая проем, но здесь никого не было.

– Поч-чему ты? – послышалось сзади, и я онемела от страха.

Вскинув нож и развернувшись всем корпусом, я уставилась на миниатюрную фигурку девушки, застывшей возле лестницы, с которой я спустилась всего несколько секунд назад. На ее плечи было натянуто голубое одеяльце с медведем, которое она удерживала на себе костлявыми пальцами с ногтями, сточенными до мяса. Под ними я смогла разглядеть застиранную, сальную пижаму в клетку. А подняв взгляд чуть выше, я разглядела и вытянутое лицо, покрытое язвами, с двумя большими, словно пустыми, глазницами. Радужка и зрачки были до того белыми, что, казалось, их и нет вовсе. Копна волнистых огненно-рыжих волос, сбитых в огромные клоки на затылке, была такой же грязной, как и ее пижама.

– Верити?

– Поч-чему ты не с-спишь? – повторила она, запинаясь, и сухие, кровоточащие от трещин губы задрожали подобно векам, из-под которых на меня все еще в упор смотрели два белых глаза; белее, чем ее кожа. Белее, чем сам снег.

Мне сделалось дурно.

– Вер? – хрипло выдавила я так тихо, что не расслышала собственный голос.

Мысли спутались, и все, что я могла, – это прижиматься к кухонной тумбе, удерживая на весу нож, и разглядывать то, что раньше являлось моей соседкой.