1984. Скотный двор. Да здравствует фикус! - стр. 73
И тут на лестнице раздались быстрые шаги. В комнату влетела Джулия с коричневой сумкой из грубого холста, с которой Уинстон иногда видел ее у министерства. Он попытался обнять девушку, но та нетерпеливо увернулась.
– Погоди. Сначала посмотри, что я достала! Ты притащил гадкую «Победу»? Так я и думала! Прячь обратно, сегодня она нам не понадобится. Гляди сюда!
Джулия, встав на колени, распахнула сумку, вывалила на пол несколько гаечных ключей и отвертку, которые лежали сверху. Под ними обнаружились аккуратные бумажные пакеты. Первый вызвал у Уинстона странное и в то же время знакомое чувство. Внутри было что-то тяжелое, похожее на песок и с легкостью проминавшееся под пальцами.
– Неужели сахар? – удивился он.
– Настоящий! Это тебе не сахарин! А вот хлеб… белый хлеб, не наша гадость!.. и баночка джема. Вот банка молока… Лучше погляди сюда! Вот чем я особенно горжусь! Пришлось завернуть в мешковину, потому что…
Джулия могла бы не объяснять, почему так тщательно упаковала содержимое пакета. Комнату заполнил крепкий, насыщенный запах кофе, сразу напомнивший Уинстону о детстве. Он и сейчас иногда улавливал его в коридоре или в уличной толпе, но лишь на краткий миг, потом захлопывалась дверь или порыв ветра уносил дразнящий запах прочь.
– Кофе, – прошептал Уинстон, – настоящий кофе!
– Кофе для Центра Партии. Тут целый килограмм!
– Как тебе удалось такое раздобыть?
– Все для партийных шишек. Эти свинтухи себе ни в чем не отказывают! Разумеется, их подавальщики и прочие слуги тоже люди, так что приворовывают и… Гляди, у меня и чая немного есть!
Уинстон сел на корточки с ней рядом и оторвал уголок пакета.
– Настоящий чай. Не смородиновые листья.
– Чая теперь много. Кажется, они захватили Индию, – пояснила Джулия. – Послушай, милый. Мне надо, чтоб ты на пару минут отвернулся. Присядь на кровать с той стороны, только к окну не близко. И не оборачивайся, пока не скажу!
Уинстон рассеянно наблюдал за двором через тюлевую занавеску. Женщина с красными руками все еще сновала между корытом и бельевыми веревками. Она вынула изо рта две прищепки и с чувством пропела:
Похоже, она всю дурацкую песню наизусть знает. Мелодичный, наполненный светлой грустью голос плыл в душистом летнем воздухе. Такое чувство, что толстуха готова развешивать подгузники и распевать дурные песенки хоть тысячу лет, только бы июньский вечер продолжался вечно и запасы белья не кончались. Внезапно Уинстон понял: ему ни разу не доводилось слышать, чтобы член Партии пел в одиночку, просто так. Это сочли бы странным поступком, опасным и эксцентричным, вроде привычки разговаривать с самим собой. Вероятно, люди поют лишь в том случае, если стоят на пороге нищеты.