1984 - стр. 32

– Кроме… – начал было Уинстон неуверенно, но тут же остановился.

У него чуть было не сорвалось с языка «Кроме пролов, но он вовремя себя одёрнул, так как не был до конца уверен, что такое замечание не будет в некотором роде неортодоксальным. Однако Сайм догадался, что Уинстон хотел сказать.

– Пролы – не люди, – беззаботно заметил он. – К 2050, а возможно, и ранее, из реальной жизни исчезнет Старояз. Будет уничтожена вся литература прошлого. Чёсер, Шекспир, Мильтон, Байрон – все они будут существовать только в новом варианте, на Новоязе. Практически, они не будут заменены чем-то иным, они будут превращены в нечто противоположное тому, чем они были всегда. Изменится даже Партийная литература. Даже лозунги. Как может остаться лозунг «свобода – это рабство», если будет упразднено само понятие свободы? Изменится процесс мышления в целом. Фактически, не будет существовать самой мысли, как она существует в нашем современном понимании. Ортодоксальность означает отсутствие мышления, отсутствие необходимости мыслить. Ортодоксальность – это бессознательность.

Недалёк тот день, подумал Уинстон с неожиданной твёрдой уверенностью, когда Сайм испарится. Он слишком умен. Слишком ясно он всё видит и говорит слишком понятно. Партия таких людей не любит. Придёт день, когда он исчезнет. Это написано на его лице.

Уинстон покончил со своим хлебом и сыром. Он развернулся на стуле немного в сторону, чтобы выпить кружку кофе. Слева от него мужчина с пронзительным голосом продолжал нещадно разглагольствовать. Сидевшая спиной к Уинстону молодая женщина, которая, возможно, была секретаршей говорившего, слушала его и, как казалось, с готовностью соглашалась со всем, что тот говорил. Время от времени Уинстон улавливал реплики, типа «Думаю, вы абсолютно правы», «Я с вами так согласна», изрекаемые молодым и довольно глупым женским голосом. Однако второй голос ни на минуту не останавливался, даже когда говорила женщина. Уинстон знал этого человека на вид, но о нём он знал только, что тот занимал важный пост в Департаменте Беллетристики. Это был человек лет тридцати, с мускулистым горлом и большим подвижным ртом. Он немного закинул голову назад, и свет падал на него под углом, из-за чего очки его отсвечивали, а потому казались Уинстону двумя пустыми дисками без глаз. Это немного пугало ещё и по той причине, что в речевом потоке, изливавшемся изо рта этого человека, невозможно было различить почти ни одного слова. Только один раз Уинстону удалось ухватить фразу: «полная и окончательная ликвидация Голдстейнизма», которая вылетела очень быстро и казалась одним целым, совсем как набранная одной сплошной линией, так как всё остальное было всего лишь шумным кря-кря-кря. Но несмотря на невозможность расслышать то, что говорил этот человек, никаких сомнений в общем содержании его речи не возникало. Он, естественно, порицал Голдстейна и требовал более жёстких мер против мыслепреступников и саботажников; он, естественно, изливал свой гнев на Евразийскую армию с её зверствами; он, естественно, восхвалял Большого Брата или героев Малабарского фронта, – какая разница, что именно. О чём бы ни шла речь, можно было не сомневаться, что каждое слово в ней было чисто ортодоксальным, чисто по Англосоцу.