1984 - стр. 17
Он не помнил, что произошло, но он знал в этом своём сне, что каким-то образом жизни его матери и сестры были отданы в жертву ради его собственной. Это был один из тех снов, в которых сохраняющаяся атмосфера сна становится продолжением интеллектуальной жизни и ты осознаешь факты и мысли, которые и после пробуждения не теряют своей новизны и ценности. Мысль, поразившая сейчас Уинстона, заключалась в том, что смерть его матери, около тридцати лет назад, была трагической и мрачной, что в наши дни уже невозможно. Трагедия, осознал он, принадлежала древности, она осталась в том времени, когда существовала личная жизнь, любовь и дружба и когда члены семьи стояли друг за друга без необходимости выискивать для этого причину. Его сердце разрывалось при воспоминании о матери, потому что она, умирая, любила его, а он тогда был слишком молод и эгоистичен, чтобы отвечать ей ответной любовью, и ещё потому, что она каким-то образом – он не помнил, каким именно, – пожертвовала собой ради идеи верности, которая была частью её самой, идеей её личной и неизменно ей присущей. Такие вещи, как он понимал, не могут происходить в наши дни. Сейчас существует страх, ненависть и боль, достоинства и эмоций больше нет, как нет больше глубокой и серьёзной скорби. Всё это он, казалось, увидел в глазах матери и сестры, которые смотрели на него через зелёную воду, в сотне саженей от него, погружаясь всё глубже и глубже.
Внезапно оказалось, что он стоит на небольшом упругом газончике летним вечером, косые лучи солнца золотят землю. Пейзаж, на который он смотрит, так часто возвращается в его снах, что он не может с полной уверенностью сказать, видел он его или нет в реальном мире. Просыпаясь, он мысленно называл его Золотой Страной. Это было старое, обгрызанное кроликами пастбище, с протоптанной по нему тропинкой и кротовыми норками здесь и там. На неровной живой изгороди на противоположной стороне поля лёгкий ветерок тихонько раскачивал ветки вязов, их листья слегка волновались в густой массе, как волосы женщины. Где-то невдалеке, совсем под боком, но скрытый для глаза, струился неторопливый ручей, в чьих заводях под ивами плавала плотва.
Через поле к ним шла девушка с тёмными волосами. Одним жестом, как ему показалось, она сорвала с себя одежду и пренебрежительно отбросила её в сторону. Тело её было белое и гладкое, но оно не пробудило в нём желания – он едва взглянул на него. Восхищение, охватившее его в этот момент, было вызвано жестом, которым она отбросила одежду. Грациозностью и беззаботностью этого жеста она, казалось, уничтожила всю культуру, всю систему мышления; она словно превратила в ничто и Большого Брата, и Партию, и Полицию Мысли одним лишь прекрасным движением руки. Этот жест тоже принадлежал к древним временам. Проснулся Уинстон со словом «Шекспир» на губах.