1812: Репетиция - стр. 7

Соловьев неспешно трусил по безвестной дороге, обозревая окрестности, а больше слушая. Он свернул на эту дорогу, заметив припорошенные снегом следы санных полозьев и ног, пару-тройку часов назад здесь прошла какая-то большая пехотная часть, как бы не полк, вон как дорогу-то утоптали, лошадь идет без малейших усилий. Наши или французы? Ни тем, ни другим здесь в таком количестве делать вроде бы было нечего, тем более надо разведать. Вот только прошли давно, ищи их теперь, свищи. Так что Соловьев, не напрягаясь, неспешно трусил по дороге, все глубже погружаясь в воспоминания, всколыхнутые встречей со старым другом.

Да уж, погуляли они в молодости на славу, навели шороху на столицу. А по тому оцепенению, в котором пребывал Петербург во все время правления Павла Петровича, это был даже не шорох, а треск. Им-то заведенные Павлом Петровичем порядки были не внове, они при нем сызмальства состояли, с самого начала службы, хорошо изучили беспокойный и переменчивый нрав наследника, знали, что он простит по доброте души и за что спустит три шкуры, дисциплиной гатчинской нисколько не тяготились, потому что не испытали вольницу екатерининской гвардии, так что в павловском Петербурге они нашли всего лишь увеличенную, многократно увеличенную копию Гатчины, полную разными новыми увеселениями и красивыми женщинами. В Гатчине они были соколами, а в Петербурге и вовсе взвились орлами на фоне поникших и растерянных офицеров старой гвардии и тем более штатских чиновников.

Все кончилось в ту страшную мартовскую ночь в Михайловском замке. Они до конца сохранили верность присяге и императору. Кое-кто полагал, что они сохраняли ее слишком долго. Пришлось уйти в тину. Тогда они и расстались. Кармазин с Маркóвым подались в гусары, в разные полки, а он записался в драгуны, для гусара он был тяжеловат. Да и то сказать, жизнь у гусара дорогая, он бы не потянул. Маркóву хорошо – у него дядя-фельдмаршал, Кармазину привалило наследство от тетки, и еще одна, без ума обожавшая племянника, вот уже несколько лет дышала на ладан в своей деревне с тремястами душами. А у него – отец, дай Бог ему здоровья и дальше, старший брат, три сестры на выданье и на все про все двести душ в костромском имении. Не разгуляешься. То-то он радовался, когда его произвели в штабс-ротмистры. Радовался не как мальчишка, а совсем наоборот, как умудренный жизнью человек – это сулило увеличение жалованья. Эх, прошла молодость. Грустно.

Соловьев поспешил перекинуться мыслями на друзей. Маркóв, выждав пару лет, чтобы забылась история с Михайловским замком, вернулся в Петербург, в гвардию, отличился при Аустерлице, получил чин гвардии поручика, с началом военных действий был переведен в дивизию Багратиона, командует эскадроном. По армейскому раскладу Маркóв сейчас ротмистр, а если утвердят два чина за переход из гвардии, то и вовсе подполковник. А там и до полковника недалеко – одно хорошее сражение. Ничего удивительного, Пашка был из них троих самым башковитым. Ему прямая дорога в генералы.