10000 лет до нашей эры. Книга 1 - стр. 13
Но что для них является приемлемой пищей, с нарастающей тревогой думала я, и вода какого качества кажется нормальной?
Стоило подумать о воде и во рту пересохло, а язык, высушенной воблой, прилип к нёбу. Подумала о вобле? Новый залп возмущенного желудка. Раньше его голодом не морили.
Тина Тёрнер снова оглянулась на меня. Ну, эти звуки невозможно не понять, женщина! После провала с улыбкой, честно говоря, я боялась проводить новые эксперименты. Если я открою рот или начну энергично работать челюстью, изображая, что пережевываю гипотетический ужин, они поймут меня? Или решат, что я угрожаю им и обещаю сожрать их самих?
Мысль о каннибализме поразила меня в самое сердце, и я тут же затолкала ее поглубже в сознание, черт подери, нет, нет. Должно быть другое объяснение тому, что у них нет с собой запасов пищи, и что я оставалась связанной.
Какая ирония, Небо, зашвырнуть меня в доисторическую эпоху, чтобы я стала для кого-то ужином! С другой стороны, если громоздкая фауна щелкает зубами и размерами превышает новостройки, то охота на себе подобных вполне разумное и простое в исполнении решение. О, проклятье, могла я сегодня за завтраком представить, что к вечеру буду искать объяснение и оправдание каннибализму? Что с людьми делает голод!
Надеюсь, он не делает того же с неандертальцами.
Тут девушки дружно вскочили на ноги, а я чуть не заорала что-то вроде пустите на шаурму кого-то другого, – и при упоминании шаурмы мой пересохший рот вопреки всему снова наполнился слюной, – но в круг света от слабого низкого костра появились мужчины.
Девушки тут же схлынули во тьму и вечерний холод. Они просто сидели у огня, пока в лагере не было мужчин, дошло до меня.
Один из мужчин, – для меня лишь черный силуэт на фоне пламени, – присел у костра и стал ругаться. Иначе и не скажешь. Я не понимала ни слова, но точно узнавала эту интонацию. Неизменную, хорошо знакомую интонацию ворчливого уставшего человека, когда ему все не так и все не то. Да это же Одуванчик, наконец, узнала я его по воздушной прическе на голове.
Одуванчик поворошил горящий плавник, выпуская искры в темное небо, и продолжил ворчать что-то вроде – плохо разожгли, или слишком сильно разожгли, читалось в его низком хриплом ворчании, дров-то мало, чем прикажете топить далеко за полночь, когда этот плавник прогорит, а другого вы, ленивые неандерталки, не натаскали?
Потом он выдохся. Из-за костра глубокие морщины и глазные впадины стали еще глубже, резче, он хмурился и устало глядел на пламя. Тяжелый выдался денек, читалось в его глазах, каждый раз то крокодилы, то какие-то бледные беглянки, нет, чтобы спокойно дойти, хоть бы раз до…