100 легенд Токийского кафе призраков - стр. 3

Он страшно боялся обнищать, поэтому коридоры его дома были увешаны портретами настоящих знаменитостей призрачного мира: Окику[2], Белой змеи[3], Снежной женщины[4], но пугали они разве что молодую жену Огавы и двух его детишек. С родными, как и с прислугой, он говорил в приказном тоне, точно воин периода Муромати.

Большинство рисунков в коридоре, что вел к его кабинету, были бездарными копиями, это понял бы любой дурак. Но выделялся среди них один, изображавший Окику, бедняжку-служанку, которую вот-вот жестоко изобьют и бросят в колодец. Неизвестно, откуда тот рисунок взялся, но впечатление он производил неизгладимое: стоило мне пройти мимо, как меня бросало в дрожь от вида девушки с застывшим выражением ужаса на лице, а шерсть моя вставала дыбом и шевелилась, как оледеневшая трава на холодном январском ветру. Брр!

Знаешь эту историю? Молодую красавицу Окику, прислуживавшую не только жестокому хозяину-самодуру, но и его такой же ужасной супруге, наказали за то, что она якобы потеряла драгоценную реликвию господ – одну из голландских расписных тарелок. Есть много предположений о том, кто на самом деле спрятал или разбил ту тарелку, но во всех версиях истории Окику абсолютно несправедливо обвиняют, казнят, а ее тело бросают в колодец.

В следующую ночь оттуда раздается зловещее бульканье: мертвая служанка отчаянно и монотонно раз за разом пересчитывает тарелки, надеясь, что их окажется десять…

Одна, две, три, четыре – Окику доходит до девятой, а десятой нигде нет, и тогда из темных глубин колодца вырывается леденящий душу визг.

Ночь за ночью: одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять – ви-и-и-и-и-и-и-изг; одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять – ви-и-и-и-и-и-и-изг! Агония Окику сводит хозяев дома с ума, и на этом история заканчивается. А на легендарный колодец, если хочешь, можно посмотреть в замке Химэдзи.

Бедняжка Окику.

Когда я была облезлым котенком, молодая жена Огавы нашла меня в куче мусора у Чайного моста и взяла домой. Я все думаю, может, она почуяла во мне родственную душу? Слабым лучше держаться вместе. Так вот, никто не знает, откуда я взялась, кто были мои родители, водились ли у них еще дети и все такое. Подозреваю, что моих братьев и сестер, бедняжек, утопили. Но я выжила, раздобрела, подросла, и хозяйка назвала меня Цуки – Луной. Именно ее поверхность напоминала ей моя шубка.

– Кто моя красивая Луна? – тихо ворковала хозяйка.

Ее детеныши тоже меня любили и выражали симпатию так, как вы, люди, делаете в этом возрасте: диковато и грубовато гладили да тянули за хвост.